был только при чтении приговоров, — прошу ваши документы, молодой человек.
— А ваши? — попробовал схамить Эдик, — давайте будем открыты друг перед другом?
— Я полагаю, — Пал Палыч расстегнул верхнюю пуговицу пиджака так, чтобы стал виден жилет и тяжелая золотая цепь от часов, — вам удобнее будет выйти через дверь. Обычным манером, так сказать. Или вас спускают с лестницы? — Эдик бросил на стол книжицу паспорта и «госфильмовское» удостоверение. Пал Палыч прочел, не торопясь. Отметил про себя, что на фото Аграновский выглядит моложе и респектабельнее.
— Убедились? — Эдик улыбнулся, обнажив розовые, детские десны, — я не проходимец, как вам бы хотелось думать. Ну, даете согласие на съемку дочери? — Эдик покосился на старые фотографии, стоявшие в вычурных серебряных рамках. Какие лица, — подумал он, — таких сейчас не делают. Аристократия, черт бы их побрал. Ломается, а сам только и думает, как его дочурка будет красоваться на премьере в Доме фильма. Двуличная личность. Орел двуглавый. — Эдик стал думать, что бы еще обидное сочинить про этого немолодого человека, в котором ощущалось непоколебимая уверенность в себе и презрение к нему, Эдику. Эдик качнулся на стуле, протянул руку к люстре и постучал двухцветной шариковой ручкой по подвеске, — шикарная вещь!
— Что? — переспросил Пал Палыч.
— Люстра, — говорю, — шикарная…
— Вы хотите люстру? Купить? — Пал Палыч чувствовал, как дергается жилка на виске — так бывало всегда, когда он ясно ощущал опасность. — Эдуард?
— Можно просто Эдик, — Аграновский еще раз прошелся ручкой по подвескам — они запели нежно, буквально ангельски, — какая слащавая гадость, — подумал про себя Эдик, — итак? Ваши условия? Нонну необходимо будет привезти, — Эдик достал блокнот, зачирикал ручкой, — вот, тут необходимые телефоны и адреса. Как только вы с дочерью будете готовы выехать, или — вылететь, сообщите ЛИЧНО мне. Вам будут оплачены билеты, разумеется, в разумном пределе. Так, у меня с собой фотоаппарат, — Эдик нагнулся за портфелем, — сейчас сделаем снимки — фас-профиль, непринужденную фотку дома, хорошо бы в костюме историческом… ну, это я договорюсь с театром, кстати! Неплохие костюмерные, удивительно даже — для такой дыры.
— Вы, вероятно, не можете знать, — Пал Палыч сцепил челюсти, отчего стал похож на бульдога, — что Орск еще ДО революции был одним из крупнейших городов — и! Заметьте! Богатейших! Добавьте к этому эвакуированных в войну, театры…
— Да-да, я просто потрясен! — Эдик переигрывал, но старался держаться на равных, — итак? Зовите дочь, начнем снимать, пожалуй…
Пал Палыч встал, подошел к одноногому столику, на котором стоял трофейный «Telefunken», нажал клавишу цвета бильярдного шара — послышался неясный треск, будто где-то говорили все разом, мешая друг другу. Пал Палыч обернулся:
— Уходите, Эдуард. Моя дочь ни при каких условиях не будет сниматься в кино. По той простой и очевидной причине — она слишком мала для этого. Объяснять вам, человеку, как я понимаю, достаточно циничному, на чем основано моё решение — я не считаю нужным. Никаких фотографий. И вообще — советую вам держаться как можно дальше от моей дочери и моей семьи. Честь имею! — Пал Палыч даже прищелкнул каблуками — он не знал, что его отцом был не бравый штабс-ротмистр Коломийцев, а весьма далекий от Белой Армии комбриг Войтенко.
Эдик записал себе счет «ноль — один», засунул Шампанское в портфель, пупса посадил на стол, а торт, подумав, захватил с собой — в гостиницу.
Дверь хлопнула. Наступила тишина. Пал Палыч освободил кадык от узла галстука, снял очки, аккуратно повесил в гардероб пиджак, и открыл окно настежь. Снежинки робкой толпой заглянули в комнату, осмелели, снежный вихрь прошелся по квартире, оставив на ковре мокрые маленькие следы.
Записка с адресами и телефонами, вырванная из блокнота, полежав на столе, поднялась порывом сквозняка и спланировала на пол. Под стол.
Эдик не был бы Эдиком, если бы его остановил чей-то отказ. Он счел это досадным препятствием, не более. Напротив того — Аграновский весь подобрался, сосредоточился, выработал план действий, и тут же отправился в школу — ближайшую к дому Моны Ли. Обаять какую-то дуру-секретаршу при помощи флакончика «Ша нуар» было делом плевым. В беседе — а Эдик был мастером тонкого обольщения — он похвалил вкус Лерочки, намекнув, что Москва еще задумывается над тем, рискнуть ли носить белые шерстяные чулки под черный кримпленовый костюм, а Лерочка — уже впереди планеты всей! И лак на ногтях — ах! какая бездна вкуса! Смешиваете с чернилами? Да что вы! Вам нужно бросать эту школу — и вперед, в Москву! Такие перспективы… а что эта — ваша директриса? Как она? Кто-кто-кто? Из женской колонии? Б-р-р-р… она, наверное, запирает учеников в карцер? С крысами? Ах, как вы очаровательно смеетесь! А помада? С чем мешаете? А контур? Карандаш «Искусство»? Ах, с вазелином! Ну-ну… и что директриса? Выпивает? А любовник? Ну, не смущайтесь! Любовники есть у всех… У вас — нет? Не верю! А я подойду? Я милый! — Эдик уже уселся на стол, Лерочка хохотала, как ненормальная, и, обнажая полные коленки, пододвигалась к Эдику. Тут хлопнула одна дверь, вторая, третья распахнулась резко — директриса вернулась из РайОНО.
— Вы ко мне? Зайдите в кабинет. — В кабинете Эдик действовал иначе. Из вальяжного волокиты он стал серьезным сотрудником киностудии, раскрывая перед директрисой алые, бордовые, коричневые книжечки. Не давая, впрочем, вчитаться. Это были пропуска в ЦДРИ, ВТО, ресторан ЦДЛ, и прочие необходимые в Москве корочки. Ошеломленная таким вниманием важной персоны, директриса только кивала головой.
— Вы поймите, — Эдик сидел прямо, сцепив пальцы, — на кону стоит судьба вашей школы. Ученица 2 класса сыграет роль в кинофильме, выпущенном столичной киностудией. Режиссера я вам назвал? Так-то. Успех гарантирован. А это значит — что? Внимание к руководимой вами школе. Финансирование. Ремонт, простите — это тоже важно. Фестивали. Конкурсы. И лично к вам — особое внимание. А могут и фильм снять. Документальный.
— Вот этого не надо, — директриса очнулась, — фильма не надо. Крышу — хорошо. Полы покрасить, парты поменять… Но, уважаемый Эдуард — девочка-то в школе не учится.
— Как? — Эдик дернул щекой, — как это — не учится?
— Да вы поймите, она у нас немного того, с «приветом». У нее мать убили, а она потом в психушке лежала. Сейчас на дому образование получает. Зачем вам такая девочка? У нас такие есть, кто и в самодеятельности, и отличницы… Что вам эта Коломийцева? Она улыбается, да в одну точку смотрит. Рёхнутая, точно вам говорю. — Эдик улыбнулся ослепительно:
— Вы правы, правы … — списав со счета директрису, он тут же стал думать, как найти подход к Коломийцевым. Найти учительницу, которая ходит заниматься с Нонной на дому, было плевым делом.
Учительнице
